Правда, вставать приходилось в пять утра, ехать на метро на другой конец города, тащить на себе тяжеленную сумку с костюмами и декорациями.
Эти заработки спасали, но ненадолго. Подрабатывал и официантом (эту профессию я успешно осваивал еще в студенческие годы), и разнорабочим в пекарне — мне поручили закатывать в печь телеги с тестом, а потом выкатывать горячие батоны. Еле продержался неделю, очень плохо переношу жару, а пекло там страшнейшее. Брался за все — поработал и модератором голосового чата, и страховым агентом, и коммивояжером: предлагал народонаселению приложиться к бокальчику с новым сортом виски и поучаствовать в лотерее. Когда «Бритиш Петролеум» задумал повысить квалификацию своих сотрудников, получил приглашение провести тренинги их менеджеров: я изображал проблемного клиента, садился напротив бедного служащего и начинал выкобениваться: и то у вас не так, и это!
А сотрудник должен был меня уговорить, уболтать, успокоить и расслабить, чтобы получить повышение по службе.
Из Театра на Перовской я к тому времени ушел, отработав два сезона. Это был не мой театр. Лучше не играть там, где тебе некомфортно. Ушел в никуда. Пора было что-то предпринимать, а не сидеть и ждать у моря погоды. И правильно сделал, к чему эти иллюзии: я, мол, работаю. А какая это работа, когда не испытываешь удовлетворения и зарабатываешь гроши?!
Я попытался перейти в другой театр.
Это оказалось задачей невыполнимой. В «Современнике» ответили, что не отсматривают актеров, только выпускников училищ. Может, их просто обязывают это делать? У Генриетты Яновской в ТЮЗе дошло до приглашения на показ. Но меня вместе с другими актерами промариновали в коридоре несколько часов. В итоге пришлось уйти: я опаздывал на работу, не вспомню уж какую.
Не оставлял попыток пробиться в какой-нибудь фильм или телесериал. Несколько раз все-таки удостаивался приглашений на кастинги. Однажды пришел на студию, а там сидел никому не известный пузатый мужчина, который вел себя так, будто он Лунгин или Месхиев. Вроде и не хамил, но разговаривал настолько высокомерно, что я был даже рад, когда он меня не взял.
Это был жуткий период в моей жизни, и вспоминать о нем тяжело. Изо дня в день я чувствовал себя униженным — словно ты товар, который никто не хочет покупать. Это то, из-за чего актеры спиваются, вешаются или выходят в окно. То, из-за чего не надо идти в нашу профессию, если, конечно, ты можешь без нее прожить. Я не мог и потому упорно ходил на кастинги. Но отказ следовал за отказом, на меня навалилась страшная депрессия. Слава Богу, что рядом была Ира. Она всегда находила правильные слова.
— Опять не взяли, — жаловался я.
— Ну и что?
— Как что? У меня снова ничего не получилось.
— Но ты же хочешь, чтоб получилось?
— Еще бы!
— Значит, получится. Главное сильно хотеть. И еще — научиться ждать.
Но ждать — это самое трудное. Ты сначала веришь, что вот еще немного — и надежды сбудутся. Потом начинаешь дергаться, сомневаться в себе, потом терпение лопается и ты впадаешь в отчаяние. Самым проверенным, безотказно действующим лекарством в таких случаях для многих актеров становится алкоголь. И я заливал горе, напивался до чертиков. Но жена меня не пилила, за что я ей всегда буду благодарен. Мне не приходилось врать, выкручиваться, что в том моем положении было бы особенно тяжело. Когда понимал, что до дома не дойду, звонил Ире:
— Я заночую у друзей. Вернусь завтра.
