Забегая вперед, скажу, что потепление в наших с дочкой отношениях началось, когда у нее родился Стас. Илона поняла, что такое быть вечно занятой (сначала учебой, потом — репетициями, спектаклями, концертами) мамой, а я, страшно сожалея, что многого недодала ей в детстве, старалась искупить вину заботой о внуке. С пяти лет начала брать Стаса на гастроли, а в семь — перевезла к себе. Не скажу, что все и всегда у нас было мирно, иногда Стасу хорошенько от меня доставалось. За то, что мог отправиться с друзьями бродить по ночному Ленинграду, а я с ума сходила, мечась от окна к окну, за то, что однажды в кармане куртки внука-второклассника вдруг обнаружила недокуренную сигарету. Зачем Стас ее туда засунул — непонятно, но я со своим острым обонянием тут же бычок унюхала... Сегодня мы вспоминаем наши прошлые конфликты со смехом, а лучшее средство от грустного настроения, которое у меня иногда случается, разговор со Стасом. Хорошо бы — сев рядышком на диване, но можно и по телефону. Вообще для меня сегодня нет большей радости, чем провести время с ним, Илоной и внучкой Эрикой. Хоть девочка и выросла у бабушки и дедушки «с другой стороны», тем не менее мы с ней — большие подруги...
Геннадий Шестаков был неплохим человеком, и наверняка мы прожили бы вместе долгие годы, если бы вскоре после официальной регистрации не обнаружилась его слабость к спиртному. Поначалу все выглядело вполне пристойно: пара стопок водки за ужином. А потом пошло-поехало. Каждый вечер пьяный Геннадий выдавал страстный монолог: «Я устал быть приложением к знаменитой супруге, хочу, чтобы жена встречала после работы борщом и пирогами».
Вряд ли я и при других условиях согласилась бы с этой ролью, но когда Шестаков пропивал практически все, что зарабатывал... В один отнюдь не прекрасный день стало ясно, что я связала свою жизнь с алкоголиком. Бросилась к друзьям, которые предостерегали когда-то от этого замужества.
— Вы все знали?
— Да. Но нам сказали, что Шестаков «зашился», хочет начать новую жизнь.
Всем известно, что бывших алкоголиков не бывает — они могут сорваться в любую минуту. Мы прожили вместе шесть лет. Расставание было таким тяжелым, что я дала зарок: больше замуж не выйду. Однако недаром говорят: «Хочешь повеселить судьбу — расскажи о своих планах». В 1994 году я в третий раз стала женой — на сей раз сотрудника администрации президента Владимира Полякова. Об этом семейном опыте речь впереди, а пока о том, как ушел из жизни Сан Саныч Броневицкий. Единственный мужчина, которого я по-настоящему любила и которому — жаль, что поняла это слишком поздно! — должна была все прощать, все от него терпеть...
В последний раз мы встретились осенью 1987 года в Сочи. После дежурных вопросов как дела Шура спросил:
— В номер к себе не пригласишь?
— Зачем?
— Угостила бы коньячком.
— У тебя же всегда была фляжка с армянским — ты так головную боль снимал.
— При тебе — была. А она денег на коньяк не дает — только на портвейн. Меня от запаха этого пойла воротит, да и при спазме сосудов портвейн не помогает.
И так мне вдруг жалко его стало — до слез. Однако чувств своих не показала.
Весной следующего года ансамбль «Дружба» гастролировал в Нальчике. Вечером тринадцатого апреля Шура почувствовал себя нехорошо, и на организованный музыкантами междусобойчик его жена отправилась одна. Заперла номер снаружи, забрала ключ и пошла веселиться. Вернувшись под утро, обнаружила супруга лежащим на полу с зажатой в руке телефонной трубкой. Врачи определили: Броневицкий был мертв уже несколько часов. Видимо, сразу после ухода жены ему стало совсем плохо — Шура попытался позвать на помощь, но не успел...
Вроде моей вины в смерти Александра не было, но несколько лет подряд засыпала и просыпалась с одной мыслью: «Я могла его спасти!» Возможно, и Владимира Полякова допустила в свою жизнь только потому, что хотела новым чувством, новыми отношениями заглушить мучительные упреки совести. Но очень скоро поняла, что этому человеку Эдита Пьеха нужна была как артистка, а не как женщина и уж тем более не как жена. Мы развелись.
Сегодня я живу под Санкт-Петербургом — в обычном поселке. Была возможность поселиться в Грузино, рядом с коллегами, но я отказалась. Среди простых людей мне комфортнее. Я отношусь к ним с искренней симпатией, они платят тем же. Иду порой по улице и слышу за забором разговор: «У Пьехи-то — только цветы да деревья, ни одной грядки. Надо ей огурцов с помидорами отнести!»
А по осени мне и вовсе впору рынок открывать: со всего поселка несут овощи, банки с соленьями и вареньем. Начинаю отказываться:
— Спасибо огромное, но мне столько не съесть!
— Ничего, у вас гости бывают — помогут. А то в Москву отправьте — дочке и внукам.
Смело могу сказать, что свой дом я построила сама. В качестве прораба — дотошного и въедливого. Бригаде со мной приходилось нелегко, потому что любую халтуру я тут же замечала и заставляла переделывать. Но несмотря на это, слышала, как рабочие между собой обсуждают: «Надо же, певица — а в строительстве разбирается! Молодец баба!»
