Довершая победу, Наташа рванула на поверженном обидчике рубаху и размахивала ее остатками как флагом, словно героиня картины Делакруа «Свобода на баррикадах».
Она росла без отца и в детстве была абсолютно беззащитной. Как бы неправильно себя ни вела, как бы я ни протестовал, ни возмущался, всегда испытывал к ней острое чувство жалости. В ее лучших ролях то же чувство возникало у зрителя.
В картине «Повторная свадьба» Георгия Натансона ее партнером был Андрей Миронов. Помню, во время съемок он за ней усиленно ухаживал, познакомил с Высоцким и Мариной Влади. Меня почему-то не пригласил. По-моему, Наташа была непревзойденной Настеной в спектакле МХАТа «Живи и помни» по роману Валентина Распутина.
Она умела рассказать о хрупкости человека и могла бы стать большой трагической актрисой. Если бы поборола собственную дурь. Что я имею в виду? Вскидывания и взбрыкивания. Бессмысленное сбрасывание с себя узды с седлом. Ну и с седоком заодно. Для дикой кобылицы это привычно. Но для человека, занимающегося искусством, то есть приводящего свои таланты в систему, довольно странно. Вот эту якобы свободу я и называю дурью. К глупости она отношения не имеет.
Хоронили нашего сына на девятый день. Саша умер в Индии, его тело прибыло в Москву из Дели накануне. На поминках и исчезло во мне неизменное чувство жалости, когда, хватанув пару-другую рюмашек, Наталья Сергеевна начала указывать, кому что говорить, «а кто бы и помолчал». Зрители нежданно разыгравшегося шоу, в большинстве своем люди небогатые, узнали, сколько у Саши было машин, что красную икру он ел ложками и как дешево обошлась Наталье Сергеевне квартира в элитном доме, которую она ему купила.
То, что «у отца своя жизнь», что «горе только ее», — это за прошедшие девять дней стало общим местом. Наталья Сергеевна пожелала себе долгих лет жизни и походя лишила часть ближних родственников надежд на Сашино наследство. Хотя, кажется, никто и не претендовал. Просто пришлось к слову. Энергичная музыка, зазвучавшая в соседнем зале, Наталью Сергеевну не смущала: она еще не все высказала, что думает об окружающих. В эти стыдные часы понял, что в смерти Саши виноват я.
Так бы и завершился этот день, если бы я не остался с приятелями Саши. И узнал, каким интересным, талантливым и отзывчивым другом был мой сын.
Жаль, никто не услышал этого, кроме меня.
Я убил своего сына. Мне нельзя было впадать в ступор, кто бы и что обо мне ни говорил. В дурных проявлениях близких людей нечего было искать оправданий плохому.
Сороковины я провел с друзьями Саши, нашими бывшими соседями по квартире на «Бабушкинской», где сын рос, с моим приемным сыном от второго брака, батюшкой, глубоко верующим человеком энциклопедических знаний, который Сашу отпевал. И без Натальи Сергеевны и ее круга. На экране большого телевизора шел фильм о сыне, смонтированный из нашей семейной хроники. Светящаяся счастьем Наташа купает младенца, прижимает его к себе. Что-то обсуждают, поминутно смеясь, мои родители и ее мама. Саша катит на трехколесном велосипеде.
Вот он, десятилетний мальчик, прижимается к дедушке... Каждый из присутствующих мог заглянуть в свое прошлое. Семейное счастье у всех схоже.
...Утром тринадцатого января 2011 года я вышел во двор счищать с машины ледяную корку. Вот уже несколько дней на заснеженную Москву падал дождь. Он сразу превращался в лед, и за ночь город — дороги, деревья, машины — будто покрывались целлофаном. Было красиво и тревожно. Моя Люда крикнула с балкона, что звонят, я вернулся домой, взял трубку. Надежда Ивановна, бабушка сына, сказала: «Сашку убили». Потом Люда долго ловила по квартире меня, пытавшегося заполнить криком образовавшуюся внутри пустоту. А она никак не заполнялась, и приходилось кричать опять и опять. Но сознания я не потерял. А когда Саша родился, это со мной случилось.
Тридцать четыре года назад. Наташа рожала в Свердловске, у моих родителей. Двадцать четвертого декабря я получил телеграмму, расписался, ноги подкосились, сполз спиной по двери и ненадолго отключился.
Первые годы своей жизни Саша провел в Свердловске. Мы решили, что театральное общежитие — не лучшее место для малыша: дым-гам, ненормированный распорядок дня. Если бы возможно было все вернуть... Да, мои родители во внуке души не чаяли, да, мы часто наезжали в Свердловск, привозили его к себе в Москву. Но этого было мало. Помню, однажды встречали Сашу на вокзале, входим в вагон, я тяну к нему руки, а он в плач: «Это не мой папа, мой папа с болодой!» В отпуске я обычно отпускал бороду.
Как только получили квартиру, забрали сына в Москву. Устроили его в садик, таскали с собой на репетиции, на вечерние спектакли. Но к пяти годам человек уже сформирован. Мамина-папина суматошная жизнь сыну была в тягость. Он привык к комфорту. Часто повторял: «Ой, не нравится че-то». А мы смеялись. Как беречь друг друга, таких разных, не учились. Наташа почему-то любила петь сыну песенку про кузнечика, которого съела лягушка:
— «Но вот пришла лягушка, прожорливое брюшко...»
— Нет! — кричал Саша, уже зная, чем должна закончиться жизнь несчастного.
— «И съела кузнеца», — заканчивала мама и почему-то смеялась, а Саша плакал. Наташа жила по странному принципу «полюбите меня черненькой». А зачем черненькой, когда ты беленькая?
