Актеры — это особая порода, им надо нравиться окружающим и самим себе. Авилову же было насрать на это. И поэтому он один из тех немногих актеров, с которыми меня связывала дружба. Даже Высоцкий все-таки был актером, в нем не было болезненного желания нравиться, но он был ревнив как женщина. И Дима Нагиев, мужественностью и исключительным дарованием которого я восхищаюсь, — тоже актер. А Витя — шоферюга до мозга костей со всеми вытекающими. Смелый, привыкший к неудобствам, прямолинейный, с очень грубым юмором, в чем-то циничный. Вот как водитель большегруза тормозит на трассе, выходит и мочится на колесо, так и он, сопровождаемый по улице Питера толпой влюбленных женщин, мог сказать: «Минуточку» — отойти в сторонку и пописать на угол дома.
Вся его школа — театр Беляковича, но он был настоящим, глубоким профессионалом. В свободное от съемок время читал «Гамлета», пытался прочувствовать, играя его уже несколько лет! Авилову было интересно работать над ролью, и чем сложнее сцена — тем интереснее! Он прямо упивался... Только Витя готовился к съемке, не подпускал никого, ходил что-то бормоча, своим мистическим образом настраивался, надевал костюм — и все! Граф! С глазами не Вити Авилова, а Эдмона Дантеса. Даже общаться с ним уже не знаешь как... Хлопнуть его по плечу в этот момент было невозможно. Это испытал не только я, это потрясало. Авилов был гением.
Мой фильм — его дебют в кино. Потом он играл у меня в картине «Искусство жить в Одессе» и первый раз тогда пришел на площадку сильно выпивший, что было невероятно.
Витя влюбился, его затянуло в роман, что тоже было невероятно. Девочка — хорошенькая одесситка — снималась в массовке фильма и не вызывала у меня симпатии. Но любимая моего друга — моя любимая, терпел. Барышня оказалась, что называется, с умом, просто захомутала его. У Авилова прекрасная жена, двое детей, он любил семью, страшно страдал, но не мог избавиться от этой мучившей его двойственности. «Спасался» постоянными вливаниями. А когда квасишь, страсти только усугубляются и человек становится способным к тому, чего никогда не совершил бы трезвым. Витя ушел из семьи, это стало трагедией, разрушившей его жизнь.
Погиб и исполнитель роли молодого Дантеса — красавец Женя Дворжецкий. Никогда не рассказывал, что не он должен был играть эту роль, а еще один мой друг — Дима Харатьян.
Я очень хотел его снимать, но мы оба тогда еще были сильно пьющими. Трижды он пробовался. На последнюю пробу я уже вызвал его за свой счет. Но он опять появился в таком виде, что не мог даже войти в кадр. Буквально со слезами на глазах я сказал: «Дима, ну не судьба тебе сняться в этой картине, но мы дождемся». И дождались: потом он играл Людовика во всех мушкетерских продолжениях. Я его обожаю, а он — меня и так иногда превозносит, что неловко даже. Считает кем-то вроде своего крестного отца. Когда он, прослужив три года в армии, вернулся, его все забыли. Сняв фильм «Выше радуги», где, кстати, состоялся дебют Димы Марьянова, на озвучание как раз его роли я и пригласил Харатьяна. И когда он это сделал, сказал ему: «Дима, ни о чем не волнуйся, равных тебе нет в твоем возрасте, впереди — звездная дорога».
Дима за малую толику поддержки по сей день благодарен. А это редчайшее качество, которое в огромной степени дано Антону Макарскому, Нагиеву, но не скажу такого обо всех мушкетерах. При том, что именно «моим» мушкетерам, то есть буквально с лицами Боярского, Смехова, Старыгина и Смирнитского, поставлен в Гаскони памятник — увы! — работы страстно нелюбимого мною Церетели.
Ну, раз уж я так всерьез и надолго отвлекся от личной истории, то не могу промолчать и про еще одну дебютантку в «Узнике замка Иф», тоже ушедшую — Анечку Самохину. Я ее выудил из Ростовского ТЮЗа, где она со своей красотой играла Бабу-ягу и Анчутку.
Я понимал, что Мерседес у Дюма — гнусное существо, дважды предавшее своих мужчин, сначала Дантеса, а потом и Морсера. И искал на эту роль такую незаурядную женщину, глядя на которую, зритель забывал бы о ее человеческих качествах, просто балдея от красоты и силы женского обаяния.
