Но могу успокоить Аллу Борисовну: эта мазня никакой ценности не имеет. Говорю ответственно, как вице-президент Московского отделения творческого союза художников России и как почетный академик Российской академии художеств.
Мы часто проводили время с друзьями и знакомыми. Одни были из моего окружения, другие — из окружения Аллы.
Как-то выходим из «Балалайки», так мы называли ресторан Дома композиторов, и я обнаруживаю, что заднее колесо моих «Жигулей», стоящих на парковке, проколото. Чертыхаясь, достаю из багажника запаску, домкрат, начинаю поднимать машину.
В это время на пороге «Балалайки» появляется мой давний друг — д’Артаньян всея Руси Михаил Боярский.
Он тоже там «отдыхал» и вышел покурить. Мы с Мишей все детство провели в одном доме на Гончарной улице в Ленинграде. Он на первом этаже в квартире девятнадцать, а я на втором — как раз над ним, в квартире двадцать три. Родители категорически запрещали Мише со мной общаться. Я был хулиганом и «грозой» Гончарной, а он из интеллигентной семьи замечательного артиста дяди Сережи Боярского. Родители хотели сделать из сына музыканта. Поэтому Мишка с большой черной папкой для нот таскался в музыкальную школу, а все ребята с нашего двора ходили в общеобразовательную №153. Ну как это можно было ему спустить?! Вот я и лупил его, благо был старше. А потом, через много лет, когда стал режиссером, пригласил на «Мосфильм» на главную роль в своей картине, сказав: «Прости, Миша, за то, что отравил тебе счастливое детство...» И вот теперь у «Балалайки» мы слышим: «Алка, Сашка, чем вам помочь?
Давайте машину подниму».
С этими словами Миша ложится на асфальт, залезает со стороны багажника ногами вперед под «Жигули» и пытается отжать их на руках, как штангу. Домкрат срывается, машина, у которой снято заднее колесо, кренится, ползет и полностью накрывает кузовом Боярского, припечатывая его к земле.
Мы с Аллой замираем, потрясенные. Только что на наших глазах погиб народный кумир. Я уже представляю заголовки в завтрашних газетах: «Под колесами машины Пугачевой и Стефановича погиб Михаил Боярский». Срывая кожу с пальцев, бешено кручу домкрат, поднимаю машину. И что вы думаете? Боярский вылезает из-под нее без единой царапины. Вот что значит настоящий мушкетер!
Миша отряхивается, машет нам рукой и скрывается в глубинах ресторана. А мы стоим с открытыми ртами.
Но далеко не все наши знакомые были такими душевными и искренними, как Миша. К нам в компанию попадали разные люди.
Недавно Илья Резник разразился воспоминаниями. Дал интервью, в котором нарисовал впечатляющую картину. В далеком 1978 году, уставший от бешеных оваций и усыпанный цветами, Резник выходит из Политехнического музея после триумфального концерта и тут к нему бросается Стефанович и умоляет вернуть его жену Пугачеву. Напомню, что мы с Аллой развелись в 1981-м. Видимо, у Ильи что-то с памятью. А может, это попытка выдать желаемое за действительное? Ведь он довольно точно описал выход из Политехнического властителей дум того времени — Андрея Вознесенского или Евгения Евтушенко.
(Про Резника тогда никто и не слышал.)
Но вот какая тонкость. По стечению обстоятельств Илья был женат на моей хорошей знакомой, одесской красавице Регине Гриншпун. И я прекрасно знал, что творится в их семье. Так что надувать щеки не надо. В 78-м году Резник, бывший артист Театра имени Комиссаржевской, занимался литературной поденщиной: писал пародии, тексты для капустников — и кис под унылыми ленинградскими дождями. С Региной мы перезванивались, и она не раз просила меня дать Илюше хоть какую-нибудь работу.
В тот год ему повезло: Пугачева поругалась со своим постоянным автором Леней Дербеневым (о причинах ссоры речь впереди), а я решил вставить в свою картину «Пена» новую песенку на сочиненную ею музыку.
