Богини мести выстраиваются и заново читают пятнадцатиминутный монолог. За это время техники вручную подтягивают шест с Леной обратно к балкону.
«Смотрим: лицо у нее белое как мел, губы сжаты, — рассказывал потом один из монтажников.
— Полетишь? — спрашиваем. Кивает головой:
— Полечу».
Однажды, заменяя Лену в роли Афины, я сама испытала «прелести полета». Сказать, что это стресс, — ничего не сказать. О том, что случилось бы, зависни я как Лена, даже думать не хочу. А ей потребовалась всего пара минут, чтобы прийти в себя и начать монолог.
Потом-то мы все, включая Майорову, эту ситуацию сто раз обхохотали, но в момент ЧП было, конечно, совсем не до смеха.
Началось наше турне по Европе в Веймаре, где мы должны были дать одиннадцать спектаклей. Из города только что вывели советскую военную часть, местные жители ненавидели русских и на дух не переносили русскую речь. На первом представлении в зале было меньше народу, чем на сцене. На втором — еще меньше. По окончании восьмичасового спектакля (столько длилась штайновская «Орестея»!) Лена за кулисами объявила: «Я, пока стояла на балконе, их пересчитала. Десять человек, — залихватски махнула рукой. — Будем играть, даже если придут двое!» Неприятие, непонимание и даже враждебность мы испытали еще в Москве, после первых спектаклей «Орестеи».
В основном почему-то досталось Майоровой, Миронову и мне. «Зажравшиеся кинозвезды» — самый лестный из эпитетов. Ядовитые рецензии, авторы которых объявляли спектакль «полным провалом», сыпались со всех сторон, зрители, хлопая стульями и в голос делясь «впечатлениями», уходили с первого акта. Я рыдала. Лена и Женя — как, впрочем, и другие актеры — тоже переживали, но делали это более сдержанно. Еще и меня успокаивали.
Все изменилось, когда вместо рафинированной публики на «Орестею» пошли студенты, художники, музыканты. Настоящая интеллигенция спектакль приняла.
Потом «полный провал» будет приглашен на все европейские театральные фестивали, а западная пресса назовет «Орестею» «уникальным проектом», в котором соединились гений одного из величайших режиссеров современности Петера Штайна и талант актеров, прошедших русскую театральную школу.
Сейчас я понимаю, что обрушившийся на нас в отечестве шквал негатива был, наверное, нужен — хотя бы для того, чтобы труппа сплотилась, стала одним целым и с достоинством выдержала бойкот, устроенный в Германии.
В Веймаре при практически пустых залах мы на высшем уровне отыграли все одиннадцать спектаклей. Штайн действительно создал спектакль-шедевр, который играть «в полноги» было бы кощунством. Да мы «в полноги» и не умели. А с пустыми залами нас примиряли гонорары, которые для многих в труппе были единственной возможностью прокормить семью.
В том числе и для «генеральской невестки» Майоровой.
Наверное, в прежние времена все было иначе. Хозяин дома генерал-майор ПВО Александр Сергеевич Шерстюк получал хорошую зарплату, имел льготы, а картины Сергея, будучи выставленными в престижных художественных галереях, раскупались. Но все это было в государстве, которое звалось Советским Союзом и которое в начале девяностых перестало существовать. Каждый выживал как мог. Профессора пошли торговать на рынок селедкой, художники переквалифицировались в маляров. Шерстюка, чьи картины тоже перестали продаваться, эта участь миновала только благодаря «орестеевским» гонорарам жены. Лена оплачивала счета, делала ремонт, кормила-одевала свекровь и Сережу, давала деньги Никите — его сыну от первого брака.
Работая как проклятая, еще и весь дом везла на себе: моталась по магазинам в поисках продуктов, готовила, стирала, драила полы — теми самыми руками, красоту которых все отмечали и которые сочли бы за счастье целовать сотни влюбленных мужчин. При всем при этом хозяйкой «апартаментов» на Тверской Лена не была. Они с Сергеем не могли остаться после премьеры на банкет, потому что в одиннадцать Сережина мама запирала дверь изнутри на засов и уходила спать в дальнюю комнату. Делала это не со зла или из принципа, а по привычке и из страха перед ночными грабителями. Звонка не слышала — приходилось колотить в дверь. Несколько раз разбуженные грохотом соседи вызывали милицию. Если к «молодым» приходили гости, их сразу проводили в комнату, служившую Лене с Сережей и «залой», и спальней, и столовой. Здесь начиналась и заканчивалась их территория.
В первые годы замужества Лена мечтала, что их маленькая семья будет жить отдельно, но Сережа разъезжаться с родителями не захотел.