Жила она на Плющихе, рядом с Клиникой акушерства и гинекологии. Молодая докторша осмотрела меня и сказала: «Родите вы еще не скоро, так что пойду — посплю». Я мучилась двадцать три часа. Ребенок перевернулся, шел ножками. В этих случаях делают кесарево сечение, но ночью никто не торопился везти меня в операционную. Я истекала кровью, порвалась так, что потом наложили двадцать шесть швов. Когда вкололи обезболивающий укол, занесли инфекцию. Бедро загноилось, пришлось оперировать.
Дочка родилась придушенная, синюшного цвета, почерневшая ножка, которой она зацепилась за пуповину во время родов, поначалу болталась плетью.
Но потом все, слава богу, обошлось. Меня перевели в инфекционное отделение, ребенка не приносили целую неделю. Веню тоже не пускали. Моя палата находилась на первом этаже, но окна были до половины замазаны краской. Не знаю как, но он дотягивался до верха, чтобы хоть одним глазком меня увидеть, помахать рукой.
Лена появилась на свет под самый Новый год, тридцатого декабря, за что потом постоянно меня корила: «У всех еще ничего не приготовлено, а у меня уже все съели. Все собирают гостей, а у меня уже нет на это сил». Наши дети всегда недовольны нами.
После выписки из больницы я с ребенком поехала к маме в коммуналку, а Веня к своим родителям. Кто-то из коллег по работе дал коляску, кто-то распашонки с не отстирывавшимися пятнами от сока, кто-то оцинкованную ванночку, в которой Лена спала, потому что не было кроватки.
Вставать с постели, садиться, брать на руки ребенка мне не разрешалось, чтобы не разошлись швы.
Никогда не забуду, как на крестинах дочки Венины коллеги, выстроившись в очередь, клали на одеяльце немудреные подарки: актриса Таня Жукова принесла крошечные валенки, а у Петра Фоменко ничего детского не нашлось, и он трогательно положил в кроватку апельсин.
Веня каждый вечер приходил нас навещать, купал дочку, сидел со мной. Волнуясь, рассказывал, что у него в театре произошли кардинальные изменения — пришел новый главный режиссер Юрий Любимов. Слухов о нем ходило много. Говорили, что он, конечно, талантливый, но вспыльчивый, очень нетерпимый и театр ему доверили только благодаря протекции знаменитой жены — звезды советского кино Людмилы Целиковской.
Она, действительно, пользовалась огромным авторитетом, легко входила в кабинет любого начальника. Позже Целиковская неоднократно спасала спектакли Любимова от закрытия.
Новая «Таганка» началась с «Доброго человека из Сезуана» Бертольда Брехта. И что бы по этому поводу ни говорили (мой папа, к примеру, утверждал, что все это он уже видел у Таирова), для молодежи острая направленность спектаклей Любимова стала новым словом в искусстве. С «Добрым человеком...» в труппу влилась компания молодых актеров — учеников Любимова. Из «стариков» осталось несколько человек. Смехов вошел в их число. Может потому, что, как и Любимов, был «щукинцем».
А может быть, ему требовался фактурный актер, неплохо справлявшийся с амплуа резонера. Он потом часто поручал Смехову читать со сцены текст от автора. Его, Высоцкого и Золотухина Любимов позже назовет «кирпичами «Таганки».
Веня всегда советовался со мной по поводу своей работы. Любимов предложил актерам сыграть в спектакле «Антимиры» по стихам Андрея Вознесенского. Постановка была внеплановой, Юрию Петровичу требовались добровольцы.
— Обязательно соглашайся, — сказала я.
— Но тогда я не смогу к вам приходить. Репетиции заканчиваются в час ночи.
— Ничего, как-нибудь справимся. Это твой шанс, не упусти его.
Спектакль, который предполагалось сыграть один-единственный раз для Фонда мира, так понравился публике, что навсегда обосновался в репертуаре «Таганки».
Смехов и Высоцкий блистательно читали отрывок из поэмы «Оза». Я потом пересматривала «Антимиры», без преувеличения, сотни раз. Высоцкий стал другом нашей семьи.
Мой декретный отпуск закончился, надо было выходить на работу, а Леночку устраивать в ясли. Она тут же подхватила там пневмонию, от которой ее долго лечили. К этому времени мы получили крошечную двухкомнатную квартиру на первом этаже в районе Крестьянской заставы. Зато до «Таганки» было рукой подать, поэтому Венины коллеги постоянно зависали на нашей четырехметровой кухне.
