Маша не смогла отложить съемки. Макара Лидия Николаевна увезла к себе — причем сделала это утром, за несколько часов до начала торжества. Аня отказалась приехать, сославшись на неотложные дела. Как же мне больно было видеть расстроенные мордашки «юбиляров»! Слава богу, горе в их возрасте не бывает долгим. Когда к означенному времени стали подтягиваться гости — живущие на соседних дачах мальчишки и девчонки, их папы, мамы, няни — глаза Фомы и Фоки уже сверкали не слезами, а счастьем.
Я сделал все, чтобы «масикам» и их гостям было вкусно и весело: накрыл богатый стол, пригласил клоунов, организовал грандиозный — на пятнадцать минут!
— фейерверк. Праздник закончился поздно вечером. Укладывая сыновей спать, я спросил:
— Вам понравилось?
Выдохнув дуэтом:
— Да-а-а!!! — мальчишки обхватили меня за шею и принялись целовать.
— Ну сегодня-то, надеюсь, мы обойдемся без сказок и чтения «Незнайки»?
— Обойдемся, — разрешили «масики». — Мы что-то немножко устали.
Уже засыпая, Фома пробормотал:
— Спасибо тебе, папочка...
— Ты самый лучший... — добавил Фока.
Оба уже сладко посапывали, а я все сидел рядом. Шептал: «А вы — мое самое большое счастье».
Я не злопамятный, но обида за мальчишек еще долго жила в моей душе. И прежде всего — на Лидию Николаевну, которая не только сама не пришла к внукам на праздник, но и лишила их радости видеть среди гостей любимого старшего брата. В своих интервью Федосеева-Шукшина говорит, что не ложится спать, не пожелав внукам «спокойной ночи». На моей памяти не было случая, чтобы бабушка позвонила близнецам, а за последние три с половиной года, что мальчишки живут со мной, приезжала навестить раза три-четыре. Возможно, таким образом она демонстрирует свое отношение ко мне, не сумевшему осыпать дочь «золотом и брильянтами», но Фома и Фока здесь при чем?
Спустя два месяца после юбилея сыновей, в октябре, я предпринял очередную попытку наладить отношения с Машей — предложил съездить в Италию.
Она на удивление легко согласилась.
Днем мы ходили по музеям, по магазинам, вечером сидели в уютных ресторанчиках или гуляли по расцвеченным огнями улицам. Я был счастлив, и единственное, чего мне хотелось, — сохранить хрупкое перемирие и по возвращении в Москву. На несколько дней это удалось.
Уезжая на съемки, Маша попросила:
— Борь, ты можешь забрать с моей дачи постельное белье и постирать? Машинка сломалась, а вызвать мастера я не успела.
— Никаких проблем! Заберу и постираю.
Машину просьбу хотел выполнить утром, но ночью вдруг страшно подскочило давление. Не то что хозяйством заниматься — два дня головы с подушки поднять не мог. Спасибо няне «масиков»: увидев, как мне плохо, она взяла все заботы о мальчишках на себя.
Утром третьего дня позвонила Маша:
— Я никуда не поехала, съемки отменили. Через пару часов буду на даче.
Мне уже было чуть лучше, и к Маше сыновей я повел сам.
Она рвала и метала:
— Ты даже ерундового обещания выполнить не можешь! Опять одни слова!!!
Как я от них устала!!!
Мне бы молчать, а я попытался воззвать к состраданию:
— Маша, я эти два дня лежал в лежку, чуть не умер. Неужели тебе меня совсем не жалко?
В ответ — новый поток ругани и обвинений в «полной никчемности». Именно в этот момент я вдруг отчетливо понял, что Маша никогда меня не любила...
Открытие многое изменило в моем поведении. Теперь я не молчу, когда слышу упреки и нарекания, а если Маша переходит на крик, нажимаю на телефоне «отбой». Я больше даже не пытаюсь рассказывать ей об успехах сыновей в спорте или о том, что они освоили новую настольную игру. Недавно аппликацию Фомы отобрали на районный конкурс, посвященный пятидесятилетию полета Гагарина в космос.
Я так этим гордился, что поведал о художественных задатках сына всем и каждому. Только не Маше. Потому что был уверен: ей это неинтересно.
Иногда мне очень жаль Машу. Кажется, только я понимаю, как она одинока и несчастна. Но попыток быть рядом больше, наверное, предпринимать не стану. Несмотря на то, что все еще ее люблю.
Как бы то ни было, наша история еще не закончена...