Она и стирала, и убирала, и купала его в ванне — раздевала, сажала, намыливала, как дитя. А он это позволял.
Саша и Тоня были противоположностями: он порывистый, непоседливый, она основательная, правильная, он последнюю рубашку отдаст, она экономная и строгая, всегда штопала носки, даже когда они продавались везде и недорого. Из ерунды могла приготовить обед. Луковый пирог, гренки из черного хлеба с сыром — ее коронные блюда.
А Сашке лучшего и не надо. Он вообще больше всего любил котлеты с макаронами в мамином исполнении с мятыми магазинными солеными огурцами и «Городской» батон за двадцать две копейки. Мама говорила: «Тонечка подает еду на красивых салфеточках, расписных тарелочках, а Сашку надо кормить на газете через форточку.
Вот тогда ему будет вкусно».
Но когда Саша тяжело заболел — у него обнаружилась язва желудка, Тонины кулинарные старания пригодились. Она посвятила себя бесконечному вареву, чтобы продлить ему жизнь.
В нашей семье много талантливых людей, но ни у одного нет таланта пить. Рэм Федорович пил серьезно и здорово. Дома у нас устраивались веселые шумные актерские застолья. Пока папа был молод, даже после двух литров водки нельзя было сказать, что он выпил. Такое у него было могучее здоровье. Но литры тем не менее не прошли мимо, и в конце жизни папа тяжело болел. Инсульт, инфаркт, диабет — ничто его не миновало. И ушел он рано — в пятьдесят девять лет.
И Саша выпивал, довел свое сердце до того, что оно стало в два раза больше нормы и с трудом качало кровь.
После того как он заработал себе так называемое бычье сердце, пить нельзя было ни грамма. Курить он бросил, чем очень гордился, но пить продолжал, несмотря на то что после первой же рюмки начинал задыхаться. Говорил: «Если брошу, это буду уже не я».
Зоной Сашиного обитания были близлежащие к их дому кварталы Покровки. Он знал всех, с кем можно выпить, и все знали его. Прицепив на поводок верного Рикки, Хочинский шел к друзьям, а где друзья — там всегда была бутылка.
Алкоголь давал Саше, как, впрочем, и всем пьющим людям, временное освобождение от жизненных проблем, которых немало выпало на их с Антониной долю. В середине восьмидесятых по сфабрикованному обвинению в гомосексуализме художественный руководитель ТЮЗа Зиновий Корогодский был отстранен от работы и осужден.
Артисты боролись за своего учителя, подписывали письма в его защиту, но безрезультатно. Без Корогодского театр стал другой, и Тоня с Сашей не нашли себя в нем. Сашин конфликт с новым руководством дошел до того, что на служебный вход передали приказ: Хочинского в ТЮЗ не пускать. «Сашенька, не велено», — сказала, увидев его, вахтерша и заплакала.
Теперь Саша зарабатывал выступлениями, на которых пел под гитару песни Евгения Бачурина, Олега Митяева, Юлия Кима, Галича, он сам написал музыку к циклу стихов Александра Володина. Ездил по заводским цехам, по домам культуры, по частным вечеринкам, получая гроши. Правда, один раз попал в бандитскую компанию, где ему сунули пятьсот долларов — бешеные по тем временам деньги — за две песни.
Тоню и вовсе никуда не приглашали.
На двоих с Сашей они поставили антрепризный спектакль «Филумена Мартурано». Собирали от силы ползала. На дворе стояли девяностые, когда театр вообще перестал быть востребованным. Время от времени друзья приглашали их на обед, зная, что народная и заслуженный живут впроголодь.
У Тони дома был прибор, с помощью которого она лепила из воска розочки на продажу. Жить как-то надо, еще двух собак и кошку прокормить. Детей они с Сашей не нажили, может оттого, что Тоня всегда считала: сцена — это главное в жизни, а может, по другой какой причине. А брат детишек очень любил, с удовольствием возился с моей дочкой.
