Это просто стало неким открытием. Значит, раз ты толстая — так и сиди тише воды, ниже травы и не высовывайся? Раз толстая, должна быть непременно тихоней, задавленной комплексами? Фигушки! Я — не такая! Да и толстой я себя вовсе не считала. И не считаю. Нет, конечно, к тридцати годам, оказавшись в Москве, пробовала сидеть на разных диетах, поддавшись общему ажиотажу, запрещала себе есть, подсчитывала калории, то-сё. Но это, скорее, дань моде — «всэ побэжали, и я побэжал», как сказал незабвенный джентльмен удачи Василий Алибабаевич.
В общем, возвращаясь в детство, я ощущала себя прекрасно, жизнь казалась большим светлым праздником, на котором для меня очень много места. В школе всегда была вожаком — октябрятским, потом пионерским, комсомольским. Мне было невдомек, как и почему в первый же день приезда в пионерский лагерь совершенно незнакомые ребята выдвигают меня в командиры отряда, в совет дружины лагеря.
Привыкла быть маленьким начальником, и это, конечно, никак не убавляло моей уверенности в себе. Но была одна странность — я удивлялась, какую смелость надо иметь, чтобы на вопрос, кем вы хотите стать, отвечать: артисткой, режиссером, телеведущей. Вдруг неожиданно и непривычно робела. Как я могу такое заявить? Это мир, где парили небожители. Куда мне в калашный-то ряд. Отвечала уклончиво и осторожно: «Я бы хотела, чтоб моя жизнь была связана с миром искусства». Может, уверенность в себе и самоуверенность — это, как говорят в Одессе, две большие разницы?
Была еще одна необъяснимая странность. Все ко мне относились с уважением и даже боязнью. Но я-то привыкла к обожанию, к любви взаимной и, в конце концов, была взрослеющей девочкой.
Подружки взахлеб рассказывают о своих романах, вовсю целуются, а у меня — ноль. Почему ж в меня, такую красавицу-раскрасавицу и умницу-разумницу, мальчики не влюбляются, в обморок не падают и сами в штабеля не укладываются? Загадка. Но я не парилась, нет никого — и не надо. Справедливости ради скажу, что я и сама ни в кого особо не влюблялась.
Нет, вру, была любовь! Еще какая! В квадрате! Я была влюблена в Женю... и в Женю. Сразу в двоих, одновременно. В детском садике. Один Женя красиво картавил и рассказывал мне про войнушку: «И вокруг пиу-пиу, бомбы летят, летят — вж-ж-ж, бум-бум!» «Какой он красивый, какой умный!» — захлебываясь от восторга, пересказывала я дома это его «пиу-пиу, вж-ж-ж, бум-бум».
Второй Женя был тих и застенчив, улыбался мне, гладил по ручке, а что дальше делать, он же не знал. И я решилась его поцеловать. Вот так вдруг, ни с того ни с сего набросилась на него, как бабы набрасываются, в коридорчике прямо у дверей заведующей детским садом, с разбегу — и в десны. Налетела, с ног сшибла — он и обалдел. Что это было, поди знай: я-то считала, что поцелуй, а он решил — нападение. Я недавно нашла его в «Одноклассниках», написала, так он не ответил даже, как вспомнил наш первый поцелуй, так и вздрогнул, наверное.
В шестом классе я пару дней проплакала в подушку, влюбившись в старшеклассника. На третий день проснулась и, как Скарлетт О`Хара, сказала себе: не буду больше плакать, на кой мне эта головная боль. Так что к окончанию школы, когда в нашем классе была уже одна беременная, я все еще ходила в нецелованных.
И этот неотведанный плод манил и прельщал.
Сфера искусства манила не меньше. К моему желанию приобщиться к ней отец относился скептически, в Москву не отпустил, но против Пермского института искусства и культуры возражать не стал. Цель казалась недосягаемой, но я сделала это — поступила на режиссерский факультет, на «скромный звездный курс», как нас называли.
Учеба и студенческая жизнь захватили меня полностью. Я развлекалась тем, что доказывала себе и окружающим, что могу добиться чего и кого угодно. Выбирала жертву и добивалась внимания и чувств. Ах, он этакий мачо с выпускного курса? И весь институт за ним ходит хвостом? Легко! И делала это! Мы встречались, целовались- миловались — я всем утерла нос.
