Не хватало гибкости. Долго не могла сесть на шпагат, меня «тянули» тренеры — втроем. Я плакала. Все тело болело. Серьезных травм, к счастью, не было. Но мелкие неприятности случались часто. То голову разобьешь булавой, летящей с потолка, то в обморок упадешь, перетренировавшись.
Лет в четырнадцать у меня была программа с очень сложным броском скакалки. В конце я подбрасывала ее, делала три кувырка и ловила уже внизу. За этот элемент давали очень много баллов, выбросить его я не могла. Но он никак не получался.
На прогонах перед соревнованиями совсем измучилась. Часа три безостановочно повторяла упражнение. Уронив скакалку, вставала и начинала все сначала. Не было уже ни сил, ни дыхания, ноги подкашивались. Нам не давали пить, говорили, что жидкость создает дополнительную нагрузку на сердце.
Меня шатало, но я не сдавалась. Одна девочка заметила, в каком я состоянии, и предложила:
— Маш, давай я тебя подстрахую! На всякий случай.
— Не надо, — отмахнулась я. — Сама справлюсь.
Стала повторять программу и потеряла сознание. Падая, ударилась головой о батарею, сломала руку и отбила кусочек зуба. Прихожу в себя и вижу испуганные лица тренеров и девчонок. Во рту соленый вкус крови. Спрашиваю удивленно:
— Что случилось?
Кто-то говорит: — Смотрите, очнулась.
Кажется, она зуб себе выбила.
— Что?! — в ужасе закричала я. Облокотилась на сломанную руку, вскочила и побежала к зеркалу. Все ахнули. А я даже не почувствовала головокружения и боли, потому что думала только о том, как буду выглядеть — без зуба! Когда мама примчалась за мной, тренеры ее успокоили: «Не волнуйтесь — жить будет, если первым делом вспомнила о своей красоте!»
Мне было тяжелее, чем другим девочкам, но я никогда не думала о том, чтобы бросить гимнастику, потому что борец по натуре. За какое бы дело ни взялась, обязательно доведу до конца и добьюсь результата. Привыкла быть лучшей.
Мне никогда ничего не давалось легко.
Хотя, признаюсь, по советским меркам, благодаря замечательным родителям, я жила как принцесса. Раннее детство провела не в голодной и нищей перестроечной России, а в самых сытых и благополучных европейских странах: Англии, Швеции, Швейцарии. Папа там играл в хоккей, нашим спортсменам уже разрешили работать за границей по контрактам. Мама, хоть и окончила иняз, посвятила жизнь детям. Мне и моему брату Андрею. Мы постоянно с ним воевали — за внимание родителей, за кресло у телевизора, пульт, видеомагнитофон. Дрались по любому поводу. Андрей старше на четыре года, в детстве это очень большая разница. Он был сильнее, я не могла его побить и находила другие способы одержать верх. Иногда довольно изощренные.
Однажды мы в очередной раз подрались. Мне было года четыре, мы тогда жили в Англии в городе Дарем недалеко от Ньюкасла.
Я долго сидела в своей розовой комнате — еня была необыкновенная детская с огромным количеством игрушек и лошадками на обоях — и вела беседу с самой собой: «Маша, так больше продолжаться не может. Надо что-то придумать, соберись...» И решила, как насолить обидчику.
Папа приучал Андрея поднимать сиденье в туалете. Я стала следить за братом. Как только он выходил из «комнаты раздумий», тайком опускала сиденье и капала на него воду — как будто это Андрей напроказил. Папа несколько раз натыкался на «его» художества. Сначала возмущался: «Сколько можно! Я же тебя просил!», а потом решил отшлепать.
Мне стало жалко брата. Я хотела, чтобы его отругали, но не рассчитывала, что дело примет такой оборот. Несмотря на коварство, была доброй девочкой.
Побежала к папе: «Не надо! Он больше так не будет!» Папа ко мне прислушался и прекратил экзекуцию. Он всегда прощал Андрея, если я за него просила.
Папу я любила, но мама всегда была ближе, родней. И не потому, что проводила со мной гораздо больше времени, чем он. Тут было другое — какая-то особая связь. Совсем маленькой я даже ревновала маму к папе. Приходила к родителям в спальню и заявляла отцу: «Уходи! Я сама буду спать с мамочкой!» Залезала между ними и только после долгих уговоров отправлялась в детскую.
Мы и сейчас с мамулей очень нежно общаемся. Без конца перезваниваемся, переписываемся. Я заставила ее бросить работу, хочу, чтобы она наконец отдохнула и порадовалась жизни.
К счастью, я уже могу ее обеспечить. Никогда не забуду, сколько мама для меня сделала. Когда жили в Швейцарии, она каждый день возила меня в другой город на занятия художественной гимнастикой. Только в один конец — полтора часа!
За границей я чувствовала себя как дома, ходила в обычные школы для местных. В Англии и Швеции у меня было много друзей. А вот со швейцарскими детьми дружба не сложилась. В начале девяностых в Швейцарии к русским относились неважно. Там было много беженцев-югославов. А для швейцарцев разницы нет: что югославы, что русские — все едино! И меня в школе тоже считали беженкой. Хотя мы жили в шикарном доме на пять семей, с садом и фонтаном.
Одноклассники откровенно издевались.
Когда выходила в коридор, разбрасывали мои вещи по всему классу. Возвращаюсь — и ничего не могу найти, все перевернуто, из тетрадей и книг вырваны страницы. Пытаюсь объясниться — со мной не разговаривают.
Я вычислила заводилу, подначивавшую остальных, — рыжую конопатую девочку, невысокую и коренастенькую, как маленький мужичок. Вредную-превредную! Я называла ее Лакрицей. Вкус лакрицы был у противных черных конфеток, которые постоянно жевали местные дети. Эту гадость я терпеть не могла.
Такие же чувства вызывала у меня рыжая Лакрица. С ней у нас пару раз доходило до драк. Победу, конечно, одерживала я. Андрей меня к тому времени неплохо «натренировал». Маму вызывали в школу. Но она не ругала меня и не наказывала, потому что была уверена в моей правоте.
