Когда получала «пятерку», двоечницы и завистницы могли крикнуть: «Конечно, ей пятерочки ставят, она же дочка Тихонова!» Я старалась не реагировать на эти выпады.
Училась я хорошо, но паинькой никогда не была. Бывало, прогуливала уроки с подружкой. Если об этом становилось известно дома, мне попадало от мамы. Я не хотела признавать свою вину, вспыхивала ссора. Папа не выносил скандалов и старался гасить наши конфликты. Когда мама начинала жаловаться:
— Аня меня не слушается, грубит! — он говорил: — Ты сама виновата, Тамара, все исходит от тебя.
Если двое не могут договориться, виноват тот, кто старше и мудрее.
Он всегда был на моей стороне. Для любимой Аннушки готов был достать Луну с неба. Лет в пятнадцать я «влюбилась» в необыкновенно популярного тогда Тото Кутуньо. Когда певец приехал в Москву на гастроли, папа достал билеты на его концерт, а в антракте провел за сцену! И вот стою я перед Кутуньо с букетом и — о ужас! — не могу выдавить из себя ни слова... Папа просит: «Скажи что-нибудь по-французски! Ты же можешь!» А у меня язык отнялся от страха. Хорошо что прибежал переводчик, стал знакомить Кутуньо с папой:
— Это наша звезда — Вячеслав Тихонов, который играл князя Андрея в фильме «Война и мир». А это его дочь.
— О-о! — заулыбался Тото. — Великий фильм, великий актер! Для меня большая честь познакомиться с вами!
Мы сфотографировались на память. Подарили певцу цветы и пошли в зал.
Кутуньо вышел с нашим букетом и обратился к публике: «Только что я познакомился с чудесной русской девушкой и хочу посвятить ей свою следующую песню». Положил цветы на рояль и запел Et si tu n’existais pas. (Эту песню, написанную Тото, когда-то пел Джо Дассен.) Я залилась слезами. Отец, глядя на меня, расстроился: «Ну вот, приехали. Будешь плакать — на концерт больше не поведу!» Но, конечно, он еще не раз ходил со мной и на концерты, и в театры — в «Современник» на спектакли с Нееловой, в «Ленком». Любимым нашим спектаклем был захаровский «Юнона» и «Авось». Мы побывали на нем множество раз.
Раньше всех остальных папиных фильмов я посмотрела «Семнадцать мгновений весны».
Мне было года четыре, но я помню, как плакала в конце, когда Штирлиц сидит на пригорке на фоне березовой рощи и за кадром звучит грустная-грустная музыка.
Я часто ревела на папиных картинах — и дома, и в кино. Оттого, что папа не рядом, а мне хотелось, чтобы он был со мной. А еще я каждый раз отчаянно сопереживала его героям. Особенно в фильме «Белый Бим Черное ухо». Этой трогательной историей мы с подружкой «проверяли» других девочек. Если плачет, значит, «наш человек», если нет — не наш, недобрый и черствый. Как-то в Красково большой компанией смотрели «Бима» по телевизору. Все плакали, а одна девочка не проронила ни слезинки.
Ночью мы с подружкой подбросили ей под калитку дохлую мышь! Это был знак наивысшего презрения!
Когда я рыдала на папиных фильмах, бабушка с дедушкой пытались меня успокоить: «Ну что ты, Ань, как маленькая! Это же кино!» А я отказывалась верить, что все понарошку, потому что не разделяла папу на экране и папу в жизни. Страдания героев воспринимала как его собственные муки. В каждом фильме отец действительно перевоплощался, становился другим. И не случайно у него в жизни часто проскальзывало что-то от Штирлица, что-то от Андрея Болконского — интонации, жесты, поворот головы.
Я рано почувствовала себя артисткой. Все детство занималась танцами, играла в школьной самодеятельности. В десятом классе ходила во ВГИК к Сергею Федоровичу Бондарчуку.
Он разрешил присутствовать на занятиях по актерскому мастерству, чтобы у меня было представление об учебе и будущей профессии.
Отец не хотел, чтобы я поступала в театральный. Он считал меня слишком чувствительной для этой зависимой и тяжелой профессии. Говорил, что двух артистов с фамилией Тихонов для нашего кино уже вполне достаточно.
Со своим братом Владимиром Тихоновым я общалась мало. Но иногда он приходил к нам на Рылеева. Мама не препятствовала. Это неправда, что она запрещала мужу общаться с сыном. Мама к Володе нормально относилась, всегда накрывала на стол. Они сидели вместе, разговаривали.
Брат был красивым и очень обаятельным.
Он мне нравился. Но что-то в нем пугало. Я его дичилась. Может быть, потому, что Володя был старше на девятнадцать лет?
Иногда они уходили с папой в кабинет и что-то обсуждали за закрытой дверью. Я не вникала в тонкости их взаимоотношений, но видела, что с сыном папа совсем другой. Со мной он был свой, родной. А с Володей — слишком строгий, жесткий. В его голосе я слышала недовольство и раздражение. Он за что-то сердился на сына.
Слухи, ходившие в то время по Москве, о том, что у Тихонова-младшего проблемы с алкоголем и наркотиками, до меня не доходили. Брат прекрасно выглядел. Со мной вел себя приветливо. Старался наладить контакт: «Привет, сестренка! Как поживаешь? Ты уже совсем большая стала.
