— я возвращаюсь в реальность и на меня накатывает страшная тоска. Позволяя этой тоске овладеть собой, я словно провоцировала небеса на испытание, которое должно было дать мне понять: какое оно, настоящее горе.
Я собиралась на площадку в ночную смену, когда позвонили из собеса, куда в последнее время частенько стала наведываться мама: попить в кругу сверстников чаю, обсудить «мировые проблемы», попеть под баян.
— Ольга Игоревна, ваша мама часом не заболела? Она к нам сегодня не пришла.
— А должна была?
— Вчера обещала непременно быть.
Я бросилась к Анюте — благо мы живем в одном подъезде: «Езжай к маме домой, а я пока прикину, где она может быть. Позвоню в поликлинику, на прежнее место работы, в бюро несчастных случаев...» Анюта помчалась в квартиру, куда мама переехала после смерти второго мужа — поближе к дочерям и внуку. Открыла дверь своим ключом. Мамы нет, кругом — идеальный порядок, в одно из окон вмонтирован новенький кондиционер. Этот агрегат был ее вожделенной мечтой последние полгода. Мама до конца дней оставалась рабой комфорта: кухню в новой квартире нашпиговала техникой, комнату обставила мебелью «с иголочки». Кондиционер она присмотрела тоже самый лучший — почти бесшумный, с климат-контролем и множеством фильтров, но подключить не успела.
Только я поговорила с Аней, новый звонок на сотовый.
Из милиции.
— Ольга Игоревна? Боимся, у нас для вас печальное известие. Поезд сбил пожилую женщину. Мы позвонили в находящийся неподалеку от железной дороги собес... В общем, нам дали ваш телефон.
— Она жива?
— Нет.
С минуту я не могла говорить — душили слезы. Наконец собрала волю в кулак и спросила:
— У нее, этой женщины, волосы совсем седые и обе груди удалены?
— Да. Но вы должны приехать на официальное опознание. Сегодня уже поздно, ждем вас завтра.
У меня ночная съемка. В павильоне, куда приезжаю с опозданием, уже собралась вся группа.
Первая сцена, которую предстоит снимать, — опознание в морге! У меня ступор. На автомате произношу фразы из сценария, а ответных реплик не слышу. Перед глазами пелена, уши будто залиты водой. Но команда «Стоп!» звучит так громко, что я вздрагиваю. Съемку режиссер прервал из-за Ани Даньковой, которая играет патологоанатома Антонову. По ее лицу непрерывным потоком льются слезы... О моем горе Аня узнала от помощника режиссера, которому мне пришлось объяснить причину опоздания.
Съемка заканчивается в семь утра.
Морг начинает работать в девять. У меня есть сорок минут, чтобы набраться сил перед страшной поездкой. Прикорнув на диванчике в гримерной, пытаюсь уснуть. Какое там! Мне не удается забыться даже на мгновение.
Нас с сестрой ведут длинным-длинным подземным коридором, в котором все: стены, полы, сам воздух — пахнут смертью.
Вывозят каталку, на которой лежит что-то бесформенное, укрытое простыней. Шепчу про себя как заклинание: «Мамочка, это не ты... Ты у меня красавица...» Милиционер показывает фотографии вещей, которые были на маме. В глаза бросается снимок кроссовок — коричневых, с двумя бежевыми полосками. Это мои кроссовки, которые когда-то ей приглянулись: «Оля, я их померила, они такие мягкие — как раз по моим больным ногам».
В эти тяжелые дни меня поддержал Друг, с которым последние два года я делилась самым сокровенным — и бедой, и радостью.
В том, что любит меня, этот человек признался, когда официально я еще была замужем. Зная о неладах между мной и Владленом, Друг не уставал повторять: «Я очень тебя люблю, но если есть хоть самый маленький шанс, что у вас все наладится, я отойду в сторону...» А услышав в ответ: «Не наладится, и я об этом нисколько не жалею» — облегченно вздыхал.
Сейчас я думаю: этот человек был послан мне судьбой для того, чтобы я могла пережить предательство Влада. И только для этого.
Женщина не должна растворяться в мужчине и показывать, как сильна ее любовь.
Потому что одни такую бесконечную привязанность расценивают как свое право смотреть на тебя как на вещь, других она повергает в панику. Меня и прежде тревожило нежелание Друга впускать нас с Глебом в свою жизнь. Мы ни разу не были в его доме, о многочисленных приятелях я знала только по рассказам — Друг ни с кем меня не знакомил.
Оформив развод, я ждала, когда Друг скажет: «Теперь ты свободна и мы можем ни от кого не скрываться». Но он молчал. И чем чаще я задавала вопросы: «Кто мы с тобой друг другу?», «Мы вместе или порознь?» — тем явственней читался страх в его глазах.
А потом он пропал на две недели. Я терпеливо ждала. Наконец не выдержала и сама набрала его номер. Чтобы услышать: — Оля, давай остановимся.
— В чем?