Мне он тоже нравился, но я, честно говоря, ни на что особенное не рассчитывала. Уже тогда понимала, насколько мы разные.
Однако, как известно, противоположности притягиваются. Однажды мы всем курсом отправились на дачу к Насте Мельниковой. В разгар торжества решили искупаться, но до озера почему-то дошли только я и Юра. У него в руке была бутылка водки, закуска осталась у ребят.
Юра сделал глоток, и я сказала:
— Тебе надо закусить.
— Чем?
— Поцелуем...
И мы поцеловались. Это было так странно. Весь год я относилась к Юре как к другу.
Взрослому, веселому, немного самовлюбленному. Сейчас смотрела на него и думала: «Если он меня еще раз не поцелует, я, наверное, умру». Он поцеловал, конечно. Потом еще раз. И еще. Так пили и «закусывали» до утра. А когда вернулись в город, я уже не представляла своей жизни без Юры.
Мы начали встречаться. Я жила у тети на Литейном, Юра провожал меня после занятий, часто оставался ночевать на кухне. В конце концов я решила, что он станет моим первым мужчиной. А почему бы нет? Мои институтские подружки давно уже распрощались с девственностью. Все произошло в красный день календаря — 7 Ноября. Работал телевизор, на экране демонстрация, музыка грохочет, народ лозунги выкрикивает. ...Я все сделала сама, можно сказать, принудила к сексу своего первого мужчину. Юра не был дико страстным, как это принято думать об одесситах.
Он был предельно нежным. Для первого опыта это очень важно. Не прошло и месяца, как я переехала к Юре в общежитие.
Сейчас многие с ностальгией вспоминают, что, мол, раньше все жили одинаково — не было ни богатых, ни бедных... Вранье. Я прекрасно помню, что та же Настя Мельникова ходила в институт вся в бриллиантах. Тогда я не знала цену украшениям, а теперь понимаю, что это были настоящие произведения ювелирного искусства. Настин папа был известнейшим хирургом, семья жила в огромной квартире на Марсовом поле, на стенах — подлинники Айвазовского, вокруг антикварная мебель...
Я, конечно, выросла не в столь шикарной атмосфере, но что такое достаток — знала. Моя семья изо всех сил колотилась, чтобы дать единственной дочке лучшее.
То, чем родители зарабатывали на жизнь, называлось тогда «подпольным бизнесом». Мой отчим Гена был гравером, они с мамой писали на чашках и тарелках: «Ялта 1974» или «Катюше, с любовью из Крыма», рядом пальма, солнце, пароходик. И продавали свое творчество у входа в Воронцовский дворец. Это было очень опасно, но прибыльно. Посуда в магазине стоила копеек сорок, а родители, преобразив ее, продавали за рубль, а то и больше. Сейчас это назвали бы бизнесом, тогда — спекуляцией, поэтому им приходилось постоянно откупаться то от милиции, то от сотрудников ОБХСС.
Я была обожаемым ребенком — самым умным, самым талантливым, самым красивым. И конечно, моя семья предпочла бы видеть меня рядом с состоятельным человеком — адвокатом, врачом...
Но никак не в студенческой общаге с будущим актером.
Когда в институте стало известно, что мы со Стыцковским живем вместе, меня вызвал Игорь Петрович Владимиров. Я перепугалась — о любвеобильности мастера ходили легенды, а на меня он обратил внимание еще во время вступительных экзаменов. Улыбался, шутил, а потом сказал: «Да ты еще и Блёданс! Все, за одну только фамилию беру!»
Это, конечно, была шутка, экзамены я сдавала на общих основаниях. Но знала: Владимиров меня запомнил.
Шла в его кабинет и думала: неужели будет приставать? Но Игорь Петрович очень серьезно на меня посмотрел и говорит: «Ты только смотри не забеременей, тебе надо карьеру делать».
Первая любовь, семнадцать лет — кто в таком состоянии думает о будущем?
