Да, я пришел в шоу-бизнес, но играю в нем по собственным правилам, как и в жизни. Мне не раз по полной программе доставалось за свои убеждения, но я от них никогда не откажусь... «Можно денег иметь до хрена и не знать, что такое нирвана, и не ведать, что сердцем обнять можно шарик земной; и не спьяна, а по-трезвому вечность вместить в повседневной земной круговерти, можно Будду в себе разбудить и Христа — если в это поверите».
Сначала моим наставником стал старший брат Сергей. Я его обожал и считал первым после Бога. Чтобы быть ближе к нему, даже ушел из физкультурного института, хоть и стал чемпионом Украины по гребле на каноэ, и поступил в театральный, где он учился. Свободный духом, умный, острый на язык, брат, будучи во всех отношениях необыкновенным человеком, постепенно открывал для меня тот мир, в котором сам обитал.
Мы и сейчас с ним очень близки. Сергей был известным певцом и актером в Киеве. Мне радостно, что недавно он влюбился и перебрался в Москву, женившись на ведущей актрисе Театра Российской Армии Людмиле Татаровой.
В юности брат как-то дал мне кассету с песнями Высоцкого, дескать, хватит орать во дворе блатные песни, послушай настоящего поэта. Потом на столе, где я обычно делал уроки, появились Библия, брошюрки самиздатовской литературы... Я читал запоем все подряд, но свое духовное прозрение связываю именно с песнями Владимира Семеновича. Может, тогда, в нежном возрасте, я и не понимал до конца весь смысл гениальных стихов Высоцкого, но накал его голоса, надрыв на пределе человеческих возможностей буквально взорвали меня изнутри.
Это было как озарение, вспышка... Я стал орать его песни. Причем везде.
В театральном институте я надолго не задержался. Занятия по мастерству актера были излишне академичными, мне не хватало драйва. Ну не хотел я играть кошечек и собачек в актерских этюдах на наблюдение. У меня были другие взгляды на жизнь и искусство. «Иному клетка как простор, другому и простор как клетка. А человек вступает в спор, чтобы не быть марионеткой».
Через год я ушел в никуда. Работал грузчиком, сторожем, инструктором физкультуры, монтировщиком и осветителем сцены. Читал умные книги, писал антисоветские песни, участвовал в подпольных концертах. Нас, «асоциальных личностей», было в Киеве много: художники, поэты, йоги и прочие аутсайдеры. Брат понимал и принимал мой новый образ жизни.
Но родители, инженеры секретного НИИ, были в шоке. Мама постоянно плакала, просила одуматься, я же называл предков трусами и был абсолютно счастлив в своей, как казалось взрослым, неудавшейся жизни. Не надо ни перед кем унижаться, врать, делай что хочешь, говори что хочешь. Короче — полная свобода.
Когда Высоцкий перешел в мир иной, я стал выходить с его песнями к памятнику Ленину. Это был мой протест, вызов несправедливой эпохе, погубившей гения и миллионы людей. Меня забирали в милицию, запугивали, читали нотации... Каждый раз, освобождаясь из «застенков», я чувствовал себя истинным героем, украинским Че Геварой. Тюрьма? Да пожалуйста! Она меня не пугала. Молодой и наивный, я думал, что человек в любых обстоятельствах может быть сильнее системы.
Но вот однажды, накануне майских праздников, в Киев должен был приехать Брежнев.
Под это дело всех буйных и неблагонадежных прятали в психушки. В черный список попал и я.
Моюсь дома в душе, вдруг отодвигается шторка — передо мной два здоровенных лба в белых халатах:
— На выход!
— Я еще не домылся!
— Не волнуйся, там домоют.
Машина с решетками на окнах, и вскоре я — на пороге «дурки». Сразу спускают в подвал: «Раздевайся. И в душ». Последнее, что помню: бабулька со шприцем наперевес...
Очнулся в палате. Дикая вонь. Во рту так сухо, что слова произнести не могу. На койках полно народу. Рядом суворовец лежал, забрали его в психушку из-за того, что дал отпор хаму, старшему по званию. В этом доме скорби вообще «настоящих буйных» мало было, но нас все равно постоянно кололи транквилизаторами. Нормальный человек, попав в подобные условия, или в самом деле сходит с ума, или начинает протестовать, сопротивляться. Вот медики и давили на корню любое проявление недовольства.
На третий день отвели к главврачу. Вхожу, на столе — мое досье. Он его открывает и начинает читать вслух:
— Влезал с цветами на девятый этаж к девушке. Зачем? Ты же мог разбиться!
— Вряд ли Ромео, когда лез на балкон к Джульетте, об этом думал...
