как бы это помягче выразиться... в качестве возбуждающего средства. Я, увидев этот эпизод на монтаже, пережила настоящий шок. Кинулась к режиссеру с продюсером:
— Умоляю, уберите кадры с журналом!
Мне пообещали:
— Конечно, Света! Постараемся вырезать, не получится — так заретушируем, что никто не поймет, кто на фото.
На первом показе смотрю фильм.
Эпизод с «Плейбоем» не вырезан, фотография не заретуширована. Официальная премьера через два дня. Ни о каком перемонтаже и речи быть не может.
Дома, едва переступив порог, сообщаю мужу о подставе:
— Володя, эпопея с «Плейбоем» продолжается — они всунули его в фильм.
Володя, как и тогда, на премьере «Нулевого километра», мрачнеет. А я снова начинаю оправдываться. Рассказываю, что эпизод с журналом был сделан без моего ведома, что увидев его на монтаже, я пришла в ужас, что упрашивала режиссера и продюсера вырезать сцену, про их клятвенные обещания сделать это...
Губы у меня дрожат, голос — тоже.
— Не реви. Я тебе верю. Верю и люблю...
Он действительно меня любит. Я убедилась в этом, когда на проекте «Танцы на льду» получила серьезную травму.
Это случилось дней за десять до съемки первого выпуска программы. Я делала «дорожку», зацепилась коньком за конек — и со всего размаху рухнула на лед. Навзничь. Очнулась в палате. У постели сидели мой тренер с проекта и свекор со свекровью.
Спрашиваю у них, что произошло, почему я в больнице.
— Сотрясение мозга, упала на тренировке, — отвечают.
— Но у меня нет тренировок — только съемки.
Участие в ледовом шоу из памяти стерлось начисто.
Мне рассказывают про «дорожку», про падение. Киваю головой: «Понятно», а через несколько минут спрашиваю:
— Это я на съемках упала?
У свекра и свекрови ужас на лицах. Врач их успокаивает: «Сотрясение мозга довольно сильное и, как следствие, ретроградная амнезия. Но память скоро восстановится. Должна восстановиться».
Забегая вперед, скажу, что в полном объеме память ко мне так и не вернулась. Бывает, кто-то бросается с приветствием: «Света, здравствуй! Как поживаешь?» А мне лицо этого человека не кажется знакомым даже смутно. Видя мою растерянность, он представляется: я такой-то, мы в одном фильме снимались.
Никакого «просветления» не происходит, но, боясь обидеть коллегу, я изображаю радость: «Да-да, конечно, я вас помню».
В тот злосчастный день Яглыча в Москве не было — снимался в Питере. Но он вылетел ко мне первым же рейсом. Когда Володя вошел в палату, в его глазах я прочла такой испуг, что, не дав сказать ни слова, принялась успокаивать:
— Со мной ничего страшного. Немного ударилась. А ты где был? Почему долго не приезжал?
Володя испугался еще больше:
— Как «где»?! Ты же сама два дня назад проводила меня на съемки!
Он просидел возле меня почти сутки и улетел в Питер, только когда получил от врачей заверения, что со мной все будет в порядке.
Потом пришел мой черед переживать.
Володя снимался в фильме «Мы из будущего», где играл скинхеда по прозвищу Череп. Гримеры что-то напутали с составом краски, которой рисовали свастику на его предплечье, и муж получил сильный химический ожог.
В сцене, где его герой с остервенением трет булыжником руку, Володя сдирал «тату» по-настоящему, с кожей и мясом. Рана долго не заживала, я чуть не сошла с ума от переживаний, что может начаться заражение крови.
Наверное, именно в такие минуты и проявляется истинное отношение людей друг к другу. Возникает понимание того, что важно, а что нет. И ссоры, размолвки, ревность, слухи о нашем разводе, которые распускают газеты, — все кажется такой ерундой...
Важно только то, что мы есть, что мы рядом.
И любим друг друга.