Это было так красиво! До сих пор помню свой восторг. Увы, с годами утрачиваешь способность радоваться таким мелочам. И чудесный кофе в шикарном кафе какой-нибудь красивой заграницы не вызывает уже никаких эмоций. Так жалко этого ощущения радости, оставшегося в детстве...
На лето я иногда ездила под Ригу к папиному брату, у которого было шестеро детей, все погодки. Я, тринадцатилетняя, от души веселилась с двоюродными сестрами и братом. Помню, нас позвали на вечеринку.
—Как же мы пойдем? — вздохнула одна из сестер. — Нам ведь нечего надеть.
—Как нечего?! — воскликнула я. — Сейчас сходим в магазин, купим ситец и сошьем платья!
—Ты умеешь шить? — удивились сестренки.
—Конечно! Чего сложного? Раз-два и готово.
Я никогда в жизни ничего не шила, не знала даже азов кройки. Но мы пошли в магазин, купили ткань, одинаковую для всех. Я разложила ее на кровати, представила, как должно выглядеть будущее платье, и взялась за ножницы. В доме оказалась швейная машинка, на которой одна из сестер худо-бедно могла делать строчки. Одно платье получилось под горлышко, другое как халатик, а третье — отрезное под грудью. Я поразмыслила еще немного и нашила на них воланы. Мы надели эти платья и гордо пошли на вечеринку. И за нами даже ухаживали какие-то мальчики!
Они пригласили нас с одной из сестер в кино. Но смотреть фильм мне скоро надоело. «И зачем мы только пришли сюда?» — сказала я, решительно встала и направилась к выходу.
Сестре пришлось идти за мной. Мы выбежали из зала на улицу, мальчишки за нами. Я пустилась бегом. Они следом. Я забежала в какой-то двор и со всего маху врезалась шеей в натянутую для сушки белья проволоку. Она откинула меня на собачью будку, в которой сидел цепной пес. Собака выскочила и залаяла. «У меня и так столько неприятностей, и еще ты тут!» — прикрикнула я на нее, и как ни странно, лай стих.
У меня был сложный характер. Насколько отчаянно я, будучи ребенком, нуждалась в одобрении окружающих, настолько стало все равно, что думают обо мне люди, когда я немного подросла.
Мне и сейчас нет дела до чужого мнения.
Я была колючей, независимой, даже немного агрессивной. Но вот завистливой — никогда. Одни мои подруги красиво рисовали, другие сочиняли стихи, а я не умела ни того, ни другого и искренне восхищалась их талантами.
Развивать свои пока не получалось. Когда я училась в первом классе, учительница музыки взяла меня за руку и мы вместе пошли к нам домой. Она хотела просить родителей купить мне пианино. Думала сказать им, что будет со мной заниматься. Пришла и увидела маленькую комнату и кухню. Поставить инструмент там было нереально. «Из девочки выйдет хорошая пианистка», — потухшим голосом сказала учительница.
Родители выслушали ее.
Но они считали, что будет куда лучше, если их младшая дочь станет врачом. И я, сколько себя помнила, всегда знала: буду хирургом. Ну нет у нас пианино — и не надо.
Вскоре я пошла учиться в медицинское училище и практику проходила на «скорой помощи». В то время я еще была идеалисткой: мне казалось, что жизнь устроена справедливо. Однажды приехали по вызову к немолодой женщине. У нее было кровоизлияние, а мы не вкололи ей препарат, необходимый в таких случаях. Уже в машине спросила врача:
—Почему вы не сделали укол?
—Осталось мало лекарства. А если такой же приступ случится у молодого человека и мы не сможем его спасти?
Я пережила шок.
Врач, дававший клятву Гиппократа, не помог больному. Как такое возможно?!
Пришло время и мне узнать, что справедливость бывает избирательной.
Впрочем, во взрослой жизни случались не только неприятные открытия. Кое-что мне даже нравилось. Я, например, перестала быть «гадким утенком». У меня завелись кавалеры, причем сразу несколько. Очень приличные ребята, учившиеся в институте, все старше меня. Каждый из них считал себя единственным в моей жизни и не подозревал о существовании соперников. Я же никак не могла выбрать и придумала что-то вроде «рыцарского турнира». На шестнадцатилетие пригласила их всех, решив, что выдержать испытание ревностью сможет только тот единственный, кто меня достоин.
