—Вот придут другие дети — и на елочке зажгутся огоньки, — ответила она, словно услышав мои мысли, и оставила меня одну.
Много лет прошло с того времени, но я до сих пор помню чувство ужасного одиночества и черную елку новогоднего утра.
Видимо, чтобы как-то компенсировать эту детсадовскую заброшенность, я отчаянно требовала родительской любви. Сестра рассказывала, что по выходным, когда надо было ложиться спать, я заставляла маму раз за разом повторять, какая я хорошая, любимая и прекрасная: «Скажи «спокойной ночи» моим глазкам. А теперь носику. А теперь ушкам».
Больше всего на свете я хотела добиться любви мамы. Она была в семье главной, ее боялись, хотя я никогда не слышала, чтобы мама повышала голос или кричала, читала нотации.
Она и сейчас говорит мало, но всегда по делу, и к ней все прислушиваются.
Я жаждала маминого одобрения, но с этим были проблемы. Со мной постоянно что-то случалось. То я могла свалиться в грязь в платье, надетом по случаю похода в гости. То меня какие-то собаки драли, то падала с дерева... «Посмотри на своих сестер, — говорила мама. — Красивые, нарядные, как и полагается девочкам».
Но для меня главным критерием одежды было удобство, а не красота. Поэтому я просто ненавидела свою зимнюю шубу. Она была тесная, да еще сверху ее затягивали на талии ремнем. Оказавшись в этом «футляре», я сразу начинала истошно кричать, падала на пол, в детский сад меня тащили волоком.
Там я долго не могла успокоиться. А потом с ужасом ждала обеда. Ведь кормили не тем, что нравится, а чем положено. Я есть это отказывалась. Как-то взбешенная воспитательница потеряла терпение: «Ты наказана. Все дети пойдут играть, а ты будешь сидеть в кладовке».
Это считалось самым страшным наказанием. Я сидела в темноте в крошечной каморке и уговаривала себя: «Мне совсем не страшно! Не страшно!»
И выдержала испытание, не стала плакать, просить прощения. А когда вышла, сказала детям гордо: «Не бойтесь, ничего сташного в кладовке нет».
Я очень не любила спать днем. Ну не может ребенок взять и заснуть по команде. И ни просьбы, ни угрозы на меня не действовали.
—Днем нельзя спать, потому что светло, — доказывала я.
—Сейчас будет темно, — ответила нянечка и накинула мне на лицо простыню.
Я была совсем маленькая и от испуга стала задыхаться.
Но страх, что няня, если я отброшу простыню, вернется и придумает что-нибудь еще более ужасное, оказался сильнее. И я тихо лежала, хватая ртом воздух и обливаясь потом. Увидев, что ребенок не ворочается, няня решила, что нашла способ заставить его спать. И потом всегда так делала. «Тихий час» стал моим кошмаром. Но я не рассказала об этом родителям, понимала: в саду никто не сможет постоять за меня, только я сама.
К счастью, иногда преподавательница музыки забирала меня. Во время «тихого часа» мы пели песни, даже как-то ездили записывать их на радио. Хоть изредка я могла избежать пытки простыней. Но она в моей жизни свое «доброе» дело все-таки сделала.
Мне было лет двенадцать, когда родственники из другого города пригласили нашу семью на свадьбу. Как только стюардессы задраили двери самолета, я начала задыхаться. Меня охватила дикая паника, как тогда, под простыней. Еще так бывает, когда нырнешь слишком глубоко — движения становятся судорожными и нечем дышать. Стиснув зубы, я как манны небесной ждала приземления.
Это были мой первый в жизни полет и первая свадьба, на которой я еще с одной девочкой попробовала выставленные на столе напитки. Как же нам было после этого плохо!
—Когда-нибудь еще будешь пробовать водку?
— строго спросил папа утром, глядя на мое осунувшееся лицо.
—Никогда!
Я до сих пор пить не люблю и, по правде говоря, не умею. Это развлечение не для меня.
На обратном пути в самолете приступы удушья повторились. Папа думал, что так мой неокрепший организм среагировал на алкоголь. Но причина была в другом.
Клаустрофобия... Детские переживания породили это мучительное состояние, которое стало возращаться и настигало меня в переполненных помещениях, автобусах, в лифтах. Я не могла усидеть даже в кинотеатрах, если мои места находились посредине зала.
До сих пор уверена — все наши страхи родом из детства.
Каждый эпизод очень много значит в формировании человеческой психики.
Детский сад сделал свое дело. Воспитал такой, какая я есть. В отличие от многих людей, для меня не существует понятия «дом». Во мне были убиты какие-то важные чувства, я слишком рано повзрослела, стала самостоятельной.
Но не может быть и речи о том, чтобы обижаться на родителей. Они не могли тогда поступать по-другому, да и я не знала, что бывает как-то иначе. Хотя у одной моей подружки, я тогда уже пошла в школу, был очень уютный дом. Мне нравилось к ней заходить. Особенно по утрам, перед уроками. Они как раз завтракали. Конечно, меня дома кормили, но мама этой девочки делала крошечные канапе — с сыром, помидорами, с чем-то еще — и раскладывала их на крошечные тарелочки.