— Да, я слушаю.
— Вы большой специалист по болезням суставов. У мамы очень болят ноги, она не встает с постели. Как бы мне с вами повидаться?
— Поднимайся.
— А я не сижу...
— Да поднимайся же!
— Куда?!
— Этажом выше.
В Петербурге я живу на набережной реки Мойки в доме Собчака. Оказалось, что Крелю дали квартиру на пятом этаже. Я искал его по всей стране, а надо было всего-навсего подняться вверх по лестнице! Посадив профессора в машину, я привез его к маме.
Он осмотрел ее и сказал: «У вас перелом шейки бедра». Я очень удивился, но рентген подтвердил диагноз.
Наверное, я плохой сын... Теперь думаю, что надо было бросить все — съемки, работу — и везти маму за границу. На моих глазах на юбилее Яна Борисовича Фрида — ему исполнялось девяносто пять — упала его жена Виктория Горшенина, которой тоже было под девяносто. Она сломала шейку бедра, но через три дня уже ходила в Германии. Маме же не было еще и семидесяти. В нашей стране про пожилого человека с такой травмой тогда говорили: «Ну все, кранты».
Тем не менее, я отвез маму в реабилитационный центр в Сестрорецке. Сначала возил ее на коляске. Потом она постепенно стала ходить. Я переселил маму в квартиру напротив своего дома, поменялся с Максимом Леонидовым, который уезжал за рубеж.
Для этого обмена нам с Ларисой пришлось оформить развод. Мама была недовольна обменом. Она очень скучала без отца, а старый дом, который она оставила, хранил память о нем.
— Миша! Куда ты меня везешь?!
— Мама, но я же буду постоянно рядом.
Я нанял маме сиделку, чтобы присматривала за ней, когда я бывал в отъезде. Эта малообразованная, уверенная в себе женщина, бывший сотрудник милиции, как потом выяснилось, воровала у мамы вещи. Видимо, она рассчитывала на то, что их не хватятся, но мама замечала, жаловалась мне.
— Вы не видели, здесь лежала брошь, а здесь — колечко?
— спрашивал я сиделку.
— Нет, не видела, — отвечала она, но на следующий день пропажа оказывалась на месте.
Зря я нанял ее… Погубила она мою мать… А ведь мама воспряла духом, радовалась, что уже может самостоятельно передвигаться, мыться. Я уехал на гастроли в Израиль, оставив маму. В тот злополучный час сиделка была на кухне, болтала с кем-то по телефону, мама осталась одна и упала. Я позвонил узнать, как у нее дела.
— Мишенька, а у меня…
— Что случилось?
— Нет-нет, все в порядке. Просто что-то неважно себя чувствую.
Она скрыла от меня это падение, которое приблизило финал ее жизни. Вернувшись, я узнал обо всем. Больше мама не встала.
Знакомые говорили ей: «Катя, какой замечательный у тебя сын!»
Все это глупости! Я часто опаздывал, заставляя ее одну ждать меня в пустой квартире.
— Миша, — говорила она жалобно, — ну я же просила тебя приехать в четыре.
— Мама, но сейчас всего шесть.
— Ты же знаешь, я совсем одна.
Она считала, что по телевизору смотреть нечего, книги читала с трудом. Лежала, глядя на мои портреты, развешанные по стенам. Она не задерживала меня подолгу.
— Иди, иди с богом. У тебя двое детей, Ларке одной тяжело.
Конечно, мы с Ларисой постоянно звали ее жить к себе, но мама не хотела: «Зачем? Я буду вам мешать».
Она была очень независимой, до последней минуты все, что могла, пыталась делать сама.
Я старался навещать ее как можно чаще, заваривал чай в точности, как она меня учила, катал по комнатам, приводил внуков. Зачем-то собаку купил, чтобы ей веселее было. Она смолчала, хотя шумный и резвый щенок овчарки доставлял ей одни только хлопоты. Когда я понял это, отвез его на дачу. Глаза у мамы стали совсем другие — нездешние... Она с трудом садилась в постели, все тело болело. По ночам громко стонала. Я часто оставался у нее, подходил и спрашивал, иногда не умея скрыть раздражение: «Мама, ну что ты стонешь?»
Но она не каждый раз отвечала.
А потом и вовсе стала разговаривать не со мной.
— Кто вы, молодой человек?
— Мам, ты что?!
— Кто вы и что здесь делаете?
— Мам, это же я. Посмотри, видишь, родинка на коленке?
— Да, у Миши точно такая же. Вы очень на него похожи.
Потом она вообще ушла из реальности и обращалась только к отцу: «Сережа, я хочу домой, поехали, одевайся...» Я брал авторучку и записывал все, что она говорит.